Неточные совпадения
«Это
слова… как будто Корделии!» [Корделия — младшая дочь
короля Лира из трагедии Шекспира «
Король Лир» — олицетворение бескорыстной любви, верности и высокого понимания долга.] — подумал Обломов, глядя на Ольгу страстно…
Ликейские острова управляются
королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда японские суда, а именно князя Сатсумского, взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по
словам здешнего миссионера, простирается до двухсот тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию других, острова могут приносить впятеро больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром князь Сатсумский считается самым богатым из всех японских князей.
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые
слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери
короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажен, за семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
Не говоря уже о Полине, которая заметно каждое его
слово обдумывала и взвешивала, но даже княжна, и та начала как-то менее гордо и более снисходительно улыбаться ему, а рассказом своим о видении шведского
короля, приведенном как несомненный исторический факт, он так ее заинтересовал, что она пошла и сказала об этом матери.
У кого была какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он
слова про царя говорил, будто хана или
короля подымает.
Многое еще рассказывал Морозов про дела государственные, про нападения крымцев на рязанские земли, расспрашивал Серебряного о литовской войне и горько осуждал Курбского за бегство его к
королю. Князь отвечал подробно на все вопросы и наконец рассказал про схватку свою с опричниками в деревне Медведевке, про ссору с ними в Москве и про встречу с юродивым, не решившись, впрочем, упомянуть о темных
словах последнего.
Николай никак не мог простить прусскому
королю данную им после 48-го года конституцию, и потому, выражая шурину самые дружеские чувства в письмах и на
словах, он считал нужным иметь на всякий случай войска на прусской границе.
Мой Гамлет в лосиновых сапожищах и в тюленьей, шерстью вверх, куртке, с размаху, безотчетным порывом прыгает тигром на табурет дубовый, который не опрокинешь, и в тон этого прыжка гремят
слова зверски-злорадно, вслед удирающему
королю в пурпурной, тоже ограбленной где-то мантии, —
слова...
— Я мыслю то же самое, — сказал боярин Мансуров. — Безвременная поспешность может усугубить бедствия отечества нашего. Мой ответ пану Гонсевскому: не ждать от нас покорности, доколе не будет исполнено все, что обещано именем Владислава в договорной грамоте; а нам ожидать ответа и к Москве не ходить, пока не получим верного известия, что
король Сигизмунд изменил своему
слову.
И Панауров стал объяснять, что такое рак. Он был специалистом по всем наукам и объяснял научно все, о чем бы ни зашла речь. Но объяснял он все как-то по-своему. У него была своя собственная теория кровообращения, своя химия, своя астрономия. Говорил он медленно, мягко, убедительно и
слова «вы не можете себе представить» произносил умоляющим голосом, щурил глаза, томно вздыхал и улыбался милостиво, как
король, и видно было, что он очень доволен собой и совсем не думает о том, что ему уже 50 лет.
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? — Но знай,
Что ни
король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде
слов моих.
Димитрий я иль нет — что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Прощай.
Так. Но принять в соображенье надо,
Что он испанский гранд, богат связями,
Что явной на него улики нет
И что от
слов он может отказаться.
Когда его мы прямо обвиним,
Наделает процесс наш много шума,
А преступленье так невероятно,
Что ропот всех подымется на нас.
Пожалуй, сам
король за дон Жуана
Заступится, и этим пошатнется
Религии святой авторитет.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал о каких-то влюбленных
королях, поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой, голой до локтя рукою. — Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти
слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
Людовик. Архиепископ, выпустите монаха через три дня, но внушите ему, что, разговаривая с
королем Франции, нельзя произносить
слово «требует».
(Бросает шляпу в воздух.)В зале начинается что-то невообразимое. Рев: «Да здравствует
король!» Пламя свечей ложится. Бутон и Шарлатан машут шляпами, кричат, но
слов их не слышно. В реве прорываются ломаные сигналы гвардейских труб. Лагранж стоит неподвижно у своего огня, сняв шляпу. Овация кончается, и настает тишина.
Она думала теперь, что если бы можно было только что прожитый длинный день изобразить на картине, то всё дурное и пошлое, как, например, обед,
слова адвоката, игра в
короли, были бы правдой, мечты же и разговоры о Пименове выделялись бы из целого, как фальшивое место, как натяжка.
Красавина. Такая женщина, я вам скажу, одно
слово —
король! И характеру самого слободного.
— Теперь я должна тебя оставить, Алеша! Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Напрасно ты думал, что потерял его невозвратно.
Король наш слишком великодушен, чтобы лишить тебя этого дара за твою неосторожность. Помни, однако, что ты дал честное
слово сохранять в тайне все, что тебе о нас известно… Алеша, к теперешним худым свойствам твоим не прибавь еще худшего — неблагодарности!
Долго не мог он опомниться и не знал, что ему думать. Чернушка и министр,
король и рыцари, голландки и крысы — все это смешалось в его голове, и он насилу мысленно привел в порядок все, виденное им в прошлую ночь. Вспомнив, что
король ему подарил конопляное зерно, он поспешно бросился к своему платью и действительно нашел в кармане бумажку, в которой завернуто было конопляное семечка. «Увидим, — подумал он, — сдержит ли
слово свое
король! Завтра начнутся классы, а я еще не успел выучить всех своих уроков».
— Возьми это семечко, — сказал
король. — Пока оно будет у тебя, ты всегда знать будешь урок свой, какой бы тебе ни задали, с тем, однако, условием, чтоб ты ни под каким предлогом никому не сказывал ни одного
слова о том, что ты здесь видел или впредь увидишь. Малейшая нескромность лишит тебя навсегда наших милостей, а нам наделает множество хлопот и неприятностей.
Эмилия ничего не отвечала и, надув губы, вышла из комнаты вслед за мадам Фритче. Спустя минут десять она вернулась одна, без тетки, и когда Кузьма Васильевич снова принялся ее расспрашивать, она посмотрела ему в лоб, сказала, что стыдно быть кавалеру любопытным (при этих
словах лицо ее немного изменилось, словно потемнело) и, достав из ломберного стола колоду старых карт, попросила его погадать на ее счастье и на червонного
короля.
На ванне
короля Чинг-Чанга были вырезаны такие
слова: «Каждый день возобновляй себя совершенно; делай это сначала и опять сначала».
Это был первый министр его величества
короля гавайского, мистер Вейль, пожилой, довольно красивый шотландец, с седыми курчавыми волосами, карьера которого, как потом рассказывал капитан со
слов самого мистера Вейля, была довольно разнообразная и богатая приключениями.
— Прелюбопытно! Я представлялся королевской чете три года тому назад, когда был здесь на «Голубчике»…
Король в шитом мундире, черномазая и очень недурненькая королева в модном платье, министры, — одним
словом, все как следует; вот увидите… А подумаешь, давно ли эти
короли ходили, в чем мать родила! — засмеялся Андрей Николаевич.
Дожив до такого возраста, в котором любовь уже начинает повиноваться разуму, и притом преследуя цели совсем не любовные и имея пред глазами столь жалкого соблазнителя, как Висленев, Глафира небрегла
словами любви и стала в известном смысле plus royaliste que le roi. [более роялист, чем сам
король (франи.).]
— Капитан Танасио Петрович, — отчеканивая каждое
слово, произнес веско и значительно молодой офицер: — я в неоплатном долгу перед родиной и моим
королем… И если мне суждено погибнуть — я сделаю это, славя мою героическую маленькую родину со счастливой улыбкой на устах!
И точно в подтверждение их
слов брызнул целый сноп лучей и солнце ярко пригрело своим золотым морем и площадь, и котел, и
короля с его свитой, и черного Аго.
— Кто посмел произнести эти дерзкие
слова? — вскричал
король и топнул ногою.
Солдат Иван заплакал горькими слезами. Солдат Иван, видевший во время многочисленных походов, как лилась кровь рекою, солдат Иван, убивавший сам врагов отечества, теперь плакал горькими, неутешными слезами, как маленький ребенок. Ему бесконечно хотелось сделать добрым и кротким
короля Дуль-Дуля, осчастливить его страну, и в то же время он не хотел покрыть позором свое честное солдатское
слово.
— Я даю мое честное солдатское
слово,
король! — ответил Иван.
В церкви дамы, как печи,
Растопырили плечи,
А жених — mа parole! (честное
слово!)
Как бубновый
король!
Не говоря уже о том напыщенном, бесхарактерном языке
короля Лира, таком же, каким говорят все
короли Шекспира, читатель или зритель не может верить тому, чтобы
король, как бы стар и глуп он ни был, мог поверить
словам злых дочерей, с которыми он прожил всю их жизнь, и не поверить любимой дочери, а проклясть и прогнать ее; и потому зритель или читатель не может и разделять чувства лиц, участвующих в этой неестественной сцене.
Услыхав эти
слова,
король выходит из себя и тотчас же проклинает любимую дочь самыми страшными и странными проклятиями, как, например, то, что он будет любить того, кто ест своих детей, так же, как он теперь любит ту, которая некогда была его дочерью.
Удивление слушателей росло с каждым новым
словом никому неведомых условий, заключенных будто бы с
королем польским Жигимонтом о предании ему Великого Новгорода и о призвании на княжество под его королевской рукой князя Владимира Андреевича.
— Я служанка красавицы королевы, — чуть слышным от слабости голосом прошептала девушка, — той красавицы королевы, которая танцует и веселится там, в замке. Она приказала привязать меня к дереву и заморить голодом, потому что три дня тому назад я осмелилась сказать ей, что рыцарь, которого она избрала в женихи, не любит ее и желает жениться на ней потому только, чтобы стать
королем. Я это знаю. Это правда. И за эти
слова правды я должна умереть голодной смертью.
Помня
слова великого предка своего «А Лифляндския земли не перестать нам доступать, докудова нам ее бог даст» [Грамота царя Иоанна Васильевича к Ягану,
королю Свейскому.
Едва только успел
король произнести последнее
слово, как вдруг почувствовал, что у него за спиною вырастают огромные крылья и все тело постепенно покрывается пухом и перьями.
Во всем было отказано, так как в замке уже чувствовался недостаток в продовольствии, а лечение раненых офицеров Суворов брал на себя, если они дадут
слово не действовать по выздоровлении против России и польского
короля.
— Если в это дело сам лукавый не вмешался, то я не знаю, что подумать о перемене моего «Похвального
Слова дщери баронской» на адрес «Его величеству и благодетелю нашему,
королю шведскому».
За ужасными
словами редукция и ликвидация [Редукция и ликвидация имений — изъятие у феодальной лифляндской аристократии правительством шведского
короля Карла XI перешедших в ее руки государственных земель.] последовало дело, и отчины, без всякого уважения давности и законности, были отрезаны и отписаны на
короля.
Гордый, не зная почему, своим панцирным боярством и разве тем, что предок его держал стремя у одного из польских
королей и удостоился приветливых
слов наияснейшего, он стремился дорыться, во что бы то ни стало, в архивных мусорах до утраченной дворянской короны.
Король Гумберт едет верхом около, на спину его лошади вскакивает какая-то маска, и
король ни
слова — обычай!
Удивление слушавших росло с каждым
словом никому неведомых условий, заключенных будто бы от имени отчины святой Софии с польским
королем Жигмонтом о предании великого Новгорода ему, ляшскому владыке.
Дюмон пропел очень искусно и приятно романс, в котором описывалась нежная любовь пажа
короля Рене к знатной, прекрасной девице, — пажа милого, умного, стихотворца и музыканта, которого в час гибели его отечества возлюбленная его одушевила
словом любви и послала сама на войну. Паж возвратился к ней победителем для того только, чтобы услышать от нее другое
слово любви и — умереть.
Донеслось до Петербурга известие о поражении, нанесенном генералу Фермору самим Фридрихом II у Цорндорфа, но донеслись также и
слова, произнесенные прусским
королем — этим военным гением тогдашнего времени по адресу русских солдат...
— Одно
слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным
королем) — смеясь, сказал субалтерн-офицер.
— Il est très mauvais, votre jeu de mot, très spirituel, mais injuste, — грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. — Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le méchant, ce prince Hippolyte! [ — Ваша игра
слов нехороша, очень остроумна, но несправедлива. Мы воюем за добрые начала, а не за прусского
короля. О, какой злой, этот князь Ипполит!] — сказала она.
Осадил бессловесный
король коня у парадного крыльца, — королева к нему, как подбитая лебедь, скатывается, белые руки ломает: беда во дворце стряслась, она доложить-то без
слов и не может.
— Не извольте беспокоиться. Пошлите, ваша милость, суседскому
королю с почтовым голубем эстафет: в энтот, мол, вторник в семь часов утречком пусть со всем войском к границе изволят прибыть. Оружия ни холодного, ни горячего чтоб только с собой не брали, — наши, мол, тоже не возьмут… И королевскую большую печать для правильности
слова приложите, только всего и расходов.
Словом, мы думали внушить им только страх нашею военною атитюдой, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского
короля и заодно с ним.